Все это — не более чем досужие речи, невзначай сорвавшиеся с недостойных уст, подобно травам без корней, они не цветут и не плодоносят.
Так вот, в тот год, когда Кикаку 340 обрел пристанище под столичным небом, он свел короткую дружбу с господином Керай из рода Мукаи, вместе пили они вино, вместе беседовали за чашечкой чая, и раз за разом Кикаку наставлял его, открывал сокровенные тайны пресного, соленого, терпкого, невесомого, начиная с того, что лежит на поверхности, и кончая тем, что прячется в глубинах — по одной капле воды познал тот характер сотни рек.
Нынешней осенью, взяв с собой младшую сестру, Керай отправился в Исэ. Оставив позади продуваемую осенними ветрами Сиракаву, 341 продвигались они вперед, ночами стелили на ложе стебли прибрежных мискантов, и все, что трогало их души, оба запечатлевали на бумаге, запечатлев же, отправляли «почтительнейше» в мою травяную хижину. В первый раз, увидев, восхитился, во второй раз, произнеся вслух, забыл обо всем. В третий же раз, прочтя, ощутил, сколько в этом покоя. О да, он достиг всего, чего только можно достичь на этой стезе.
<1684>
Зайдя как-то навестить одного человека в его убежище, обнаружил, что хозяина нет дома, — как мне сказали, он отправился в паломничество по монастырям, — хижину же охранял какой-то старик. Рядом у изгороди пышно цвела слива. «Вот кто чувствует себя здесь хозяином!» — невольно воскликнул я, старик же ответил: «Но ведь изгородь эта не наша…» На это я сказал:
<1686>
Некий Сора поселился по соседству с моей хижиной и с тех пор ни утра, ни вечера не проходит без того, чтобы мы не сообщались: то он меня навестит, то я его. Когда я готовлю еду, он помогает мне собирать хворост и разводить огонь в очаге, вечерами же, когда я кипячу воду для чая, он приходит и стучит в мою дверь. По натуре это человек, склонный к затворничеству, и нас с ним связывает несокрушимая дружба. Однажды вечером, когда он пришел ко мне, падал снег…
<1686 >
Ну и разленился же этот старик! В последнее время даже гости стали докучать мне, и я многажды клялся себе: «Не буду больше ни с кем видеться, не буду никого к себе звать!» И только лунной ночью или снежным утром сердце сжимается от безмерной тоски по другу! Молча пью вино, самого себя спрашиваю, самому себе отвечаю. Распахнув дверь хижины, любуюсь снегом, пригубив вина, берусь за кисть, потом откладываю ее… Ну что за безумный старик!
<около 1688>
Я живу одиноким затворником в травяной лачуге, и каждый раз, как подует унылый осенний ветер, заимствую резец у Мекана, 343 перенимаю мастерство у Такэтори 344 и, нарезав бамбуковых веток, сгибаю их, имя же мне в эти дни Касацукури-но окина — Старец-Шляпочник. Мастер я никудышный, чаще всего целого дня недостает, дабы завершить начатое, я лишаюсь покоя, и с каждым днем занятие мое кажется мне все более докучным. Утром я обтягиваю шляпу бумагой, к вечеру она высыхает, и я снова обтягиваю. Затем крашу, пользуясь веществом, которое называется терпчина, 345 и, наведя глянец, слежу за тем, чтобы поверхность затвердела. И вот к вечеру второго дня шляпа наконец готова. Поля шляпы закручиваются внутрь, выворачиваются наизнанку, точь-в-точь как не успевший развернуться полностью лотосовый лист. Впрочем, выглядит она куда занятнее, чем если бы была сделана по всем правилам. То ли это шляпа одинокого странника Сайге? То ли шляпа старца По, бредущего сквозь снег? 346 Пойду ли взглянуть на белые росы Дворцовой равнины — Мияги, 347 направлю ли свой посох к снежным вершинам горы Ушань? 348 Торопя встречу с градом, дожидаясь дождя, привязался я к этой шляпе несказанно, и забавляет она меня более, чем что бы то ни было. Но забавляясь, вдруг начинаю испытывать глубокое волнение. И почувствовав, как холодный дождь Соги увлажняет мои рукава, 349 сам поднимаю кисть, и пишу на готовой шляпе:
<1686–1687>
Была у меня тыква-горлянка — не в память о той, что росла когда-то на изгороди Ян Хуэя, 350 и не из семечка, подаренного Хуэйши, 351 а просто так — тыква. Я отдал ее мастеру, чтобы сделал вазу для цветов, однако она оказалась слишком большой и не поддавалась мерке. Сделал я из нее кувшин и хотел держать в нем вино, но очень уж он оказался неприглядным. Как сказал один человек: «В травяной лачуге припасы надобно иметь отменные». Увы, я был чем-то вроде перепелки, «порхающей между кустиками полыни». 352 Вскоре обратился я к старцу Со 353 с просьбой дать тыкве имя. Слова же его я привел выше. 354 Во всех строфах, им присланных, говорится о горах, потому и назвал я тыкву «Четыре горы». Есть там строфа о горе Фаньиншань, на ней жил когда-то старец Ду. и именно о ней упоминает в своем шуточном стихотворении Ли Бо. 355 Старец Со от лица старца Аи превознес мою скудость за ее чистоту. Пустая же, будь, о тыква, вместилищем для всякого мусора. И один горшок, когда он у тебя есть, бывает дороже Тысячи слитков. 356 Гора Тайшань, и та покажется легче, чем он. 357
<1687–1688>
Как-то, затворившись в своей травяной хижине, я предавался безотчетной тоске, и вдруг сложил строфу о гусеницах миномуси. Мой друг, старец Со, расчувствовавшись, предпослал ей стихи и нанизал фразы. 359 Стихи переливаются парчой, фразы катятся, словно драгоценные камни. Прочтя со вниманием, ощутишь, что по мастерству стихи его сродни «Лисао», 360 есть к тому же в них новизна Су Ши 361 и неповторимость Хуана. 362 В начале превозносит он сыновнюю почтительность Шуня 363 и Цзэн Шэня 364 — призывая людей следовать их примеру. Далее сочувствует бесполезности и беспомощности миномуси, 365 призывая еще раз всмотреться в сердцевину Южного цветка. 366 В конце же, говоря о ветрености жемчужниц-тамамуси, предостерегает от любострастия. 367 Кто, как не этот старец, познал душу миномуси? Сказано: «Если посмотришь успокоенным взглядом, увидишь — любой вещи присуще то, на что она способна». 368 Именно благодаря старцу Со уразумел я смысл этих слов. Многие из тех, кто издавна балуется кистью, увлекаются цветами в ущерб плодам или наоборот — любя плоды, забывают об изяществе внешней оболочки. Читая же написанное старцем, и цветами налюбуешься сполна, и вкусом плодов насладишься. Есть один человек, его зовут Теко. 369 Прослышав о том, он запечатлел все на бумаге. Истинно, краски его легки и прозрачны, чувства — насыщенно-глубоки. Если вглядеться, сосредоточив мысли, гусеницы будто зашевелятся тихонько, покажется вдруг — вот сейчас упадет желтый листок… Прислушаешься, ухо насторожив: различишь голоса гусениц, шелест прохладного осеннего ветра… Обрести покой в тишине скромной хижины, удостоиться благосклонного внимания этих двух людей — пожалуй, и мне повезло не меньше, чем этим славным гусеницам.
340
Кикаку — см. примеч. 48. Именно Кикаку и свел Керая с Басё, после чего Керай тоже стал учеником Басё.
341
Сиракава — местность к северо-востоку от Киото. Басё имеет в виду следующее стихотворение Керая: «В Сиракава // Камни бросает на крыши // Осенний ветер».
342
«И даже слива и, ветет сегодня…» — весь этот отрывок в целом связан со стихотворением Ки-но Цураюки из антологии «Кокинсю» (№ 42): «Не знаю, как ты, // Разве в сердце чужое проникнешь? // Но эти цветы // Точно так же благоухают, // Как в те далекие дни» (пер. Т. Соколовой-Делюсиной).
343
…заимствую резец у Мекана… — Мекан — скульптор VIII в., которому приписывается создание известной скульптуры Каннон в храме Катиодзи в Сэтцу. В «Записках от скуки» есть такие строки: «Говорят, что настоящий резчик всегда работает слегка туповатым резцом. Резец Мекана, например, был не очень острым». (Здесь и далее цит. по: Кэнко-Хоси. Записки от скуки / Пер. В. Н. Горегляда. М.: Наука, 1970. С. 152.)
344
Такэтори — герой старинной повести «Такэтори моногатари», резчик бамбука. (См. рус. пер. В.Н. Марковой: Повесть о старике Такэтори // Две старинные японские повести. М.: Худ. лит., 1976.)
345
Терпчина (сибу) — вяжущий сок хурмы.
346
То ли шляпа старца По… — По — китайский поэт Су Дунпо, который часто изображался художниками бредущим сквозь снег.
347
Дворцовая равнина (Мияги, Миягино) — место, известное красотой цветущих хаги и обильными росами. См., к примеру, стихотворение неизвестного автора из антологии «Кокинсю» (№ 694): «Ожидаю тебя — // Как хаги с листвою поникшей // В каплях светлой росы // На осеннем лугу Мияги // Ожидают порыва ветра…» (пер. А. Долина). Или стихотворение Сайге: «До чего же густо // С бессчетных листьев травы // Там посыпались росы! // Осенний ветер летит // Над равниной Мияги» (пер. В. Марковой, цит. по: Японская поэзия. С. 308).
348
…к снежным вершинам горы Ушань… — говоря о снеге в стране У, Басё имеет в виду строку из рассуждений о поэзии эпохи Сун Вэй Цинчжи «Осколки нефрита» (XII в.): «На шляпу ложится снег с вершины горы Ушань. // Туфли благоухают, как цветы земли Чу».
349
…почувствовав, как холодный дождь Соги… — намек на известное трехстишие Соги (см. примеч. 56): «И так старость близка, // А тут еще сеется в мире // Холодный дождь».
350
Ян Хуэй — он же Янь Юань, Янь Цзю-ань, ученик Конфуция. В «Лунь юй», гл. «Юн Е», говорится: «Учитель сказал: «О, как мудр Хуэй! Немного пищи и воды, скромное жилище — то, что других повергает в печаль, ему не портит настроения. О как мудр Хуэй!» (буквальный перевод: «Одна плошка еды и одна тыква-горлянка воды») (цит. по: Древнекитайская философия: Собрание текстов в 2 т. М.; Мысль, 1972. Т. 1. С. 152. Пер. В.А. Кривцова). Считается, что у дома Ян Хуэя всегда росли тыквы.
351
Хуэйши — иначе Хуэй-цзы, один из философов-софистов, собеседник Чжуан-цзы (380–305 до н. э.). В «Чжуан-цзы» говорится: «Хуэй-цзы сказал Чжуан-цзы: «Правитель Вэй подарил мне семена большой тыквы. Я посадил их в землю, и у меня выросла тыква весом с пуд. Если налить в нее воду, она треснет под собственной тяжестью. А если разрубить ее и сделать из нее чан, то мне его даже поставить будет некуда. Выходит, тыква моя слишком велика, и нет от нее никакого проку». [Чжуан-цзы… С. 62].
352
«Порхающей между кустиками полыни…» — Басё цитирует «Чжуан-цзы»: «И куда он стремится? — усмехнулась перепелка на болоту. — Я подпрыгну, взлечу, а через несколько жэней опущусь. Порхать между кустиками полыни — вот предел полета. Куда же он стремится?» (пер. Л. Д. Позднеевой, см.: Атеисты, материалисты, диалектики Древнего Китая. М.: Наука, 1967. С. 136).
353
Старец Со — поэт и друг Басё, Ямагути Содо (см. примеч. 52). Содо сочинил для тыквы Басё следующую надпись: «Одна тыква тяжелее горы Тайшань. // Смеясь, себя называет горою Цзишань. // Не привыкай голодать вроде тех на горе Шоуяншань. // Здесь гора Фанькэшань». Цзишань — гора, на которой жил в уединении мифический отшельник Сюй Ю (примеч. 30). На горе Шоуяншань голодали два брата Бо И и Шу Ци (см. примеч. 29). Гора Фанькэшань упоминается в стихотворении Ли Бо, адресованном Ду Фу (см. примеч. 350).
354
Слова же его я привел выше… — стихами Содо (см. примеч. 348) Басё обычно предваряет этот отрывок.
355
…о ней упоминает в своем шуточном стихотворении Ли Бо — речь идет о стихотворении китайского поэта Ли Бо (701–762) «Шутя, преподношу моему другу Ду Фу»: «На вершине горы, // Где зеленые высятся ели, // В знойный солнечный день случайно я встретил Ду Фу. // Разрешите спросить: // Почему вы, мой друг, похудели, — // Неужели так трудно // Слагать за строфою строфу?» (пер. А. Гитовича, цит. по: Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. (Серия БВЛ). С. 265).
356
И один горшок, когда он у тебя есть… — цитата из сборника «Хэгуаньцзы» («Перья горного фазана вместо шляпы») периода Чжаньго (IV–III вв. до н. э.): «Потерявшему корабль и один горшок дороже тысячи золотых слитков».
357
Гора Тайшань, и та покажется легче, чем он — цитата из Сыма Цяня: «Смерть или тяжелее горы Тайшань, или легче гусиного пуха».
358
«Послесловие к «Размышлениям о гусеницах миномуси» — было написано Басё к тексту Содо. Этот текст был написан по случаю посещения хижины Басё, от которого Содо получил следующее трехстишие: «Заходи // Голоса миномуси послушать // В лачугу из трав».
359
…предпослал им стихи и нанизал фразы — текст Содо состоял из написанного по-китайски стихотворения и написанного по-японски небольшого эссе, восхваляющего гусениц-миномуси. В китайском стихотворении говорится: «О миномуси, миномуси! // Ниспадая, попадают в окно. // Одна нить пресекает желанья, // Крошечное сердечко с огромным пространством едино. // Форма похожа на маленький домик. // Мастерства паука лишенные, // Сладкой белой росой услаждаются, тело свое украшают зеленым мхом. // Капли дождя к ним проникнуть не могут, // Качаются-колеблются под порывами ветpa. // Их не клюют вороны и дятлы, // Детям запрещено собирать их. // Небо оберегает их уединение. // Я, жалея, величаю их старцем. // Они покидают нас, снимая плащи-мино, // И кто знает, каков их конец?»
360
«Лисао» — поэма великого китайского поэта Цюй Юаня (340–278 до н. э.). См. рус. пер.: Цюй Юань. Стихи. М.: Гослитиздат, 1954. С. 29.
361
Су Ши — см. примеч. 68.
362
Хуан — Хуан Шаньгу, см. примеч. 68.
363
Шунь — легендарный китайский император (2257–2208 до н. э.), образец сыновней почтительности (был крайне почтителен по отношению к своему необычайно жестокому отцу Гусоу). В японской части текста Содо говорится: «Гусеницы-миномуси, гусеницы-миномуси! Тронут слабостью ваших голосов. Так робко звенеть — те-те — не образец ли это сыновней почтительности? Кто-то сказал мне, что вы — дети злых демонов. Но, скорее всего, это злая клевета. Впрочем, даже если это и так, ведь мы знаем о Шуне, отцом которого был Гусоу. Уж не Шунь ли эта гусеница среди насекомых?»
364
Цзэн Шэнь (Цзы Юй, V в. до н. э.) — один из любимых учеников Конфуция, ему приписывают авторство книги «Великое учение» («Дасюэ») и «Книги о сыновней почтительности» («Сяоцзин»). Однако его имя в тексте Содо (во всяком случае в том его варианте, который дошел до наших дней), не упоминается.
365
Далее сочувствует бесполезности и беспомощности… — у Содо: «О, миномуси, гусеницы-миномуси, растроган вашей беспомощностью, слабостью ваших голосов. Сосновые сверчки «мацумуси» имеют прекрасные голоса, оттого их ловят и сажают в корзинки, откуда они оплакивают цветы и луга; шелкопряд, выплевывающий нити, убиваем за это руками презренных людей, и только гусеницы-миномуси ни к чему не пригодны, и меня трогает их безмятежность».
366
Южный цветок — имеется в виду китайский философ Чжуан-цзы (ок. 369–286 до н. э.) Ср. со следующим отрывком из «Чжуан-цзы»: «Однажды Чжуан Чжоу приснилось, что он бабочка, счастливая бабочка, которая радуется, что достигла исполнения желаний и которая не знает, что она Чжуан Чжоу. А ведь между Чжуан Чжоу и бабочкой, несомненно, существует различие. Это называется превращением вещей» (цит. по: Древнекитайская философия: Т. 1. С. 261). См. также примеч. 312.
367
…предостерегает от любострастия — в тексте Содо говорится: «Миномуси, о миномуси, из-за жемчужниц «тамамуси» увлажнятся ваши рукава…» В сборнике старинных сказаний «Ото- гидзоси» есть новелла «Тамамусидзоси», в которой рассказывается о том, как многие насекомые посылали любовные послания гусенице Тамамуси- химэ, письмо же от гусеницы Миномуси было потеряно и не прочитано.
368
«…любой вещи присуще то…» — эта фраза принадлежит китайскому философу и ученому Чэн Миндао (или Чэн Хао, 1032–1085), одному из братьев Чэн, основоположников сунского неоконфуцианства. В одном из сочинений Чэн Миндао, в частности, говорится: «Любой вещи изначально присуще то, на что она способна».
369
Теко — псевдоним художника Ханабуса Итте (1652–1724).